Академический симфонический оркестр филармонии завершает концертный сезон программой из сочинений русских композиторов. За пультом – народный артист России Николай Алексеев, солист – пианист Вадим Руденко.
Концерт № 3 для фортепиано с оркестром (1909) – одна из самых известных партитур Сергея Рахманинова. Она написана в последнее, ставшее кульминационным в композиторской карьере Рахманинова десятилетие пребывания в России. Мировую премьеру Концерта автор осуществил в ноябре 1909 года в Нью-Йорке – это был его первый триумф в Соединенных Штатах Америки, которым спустя годы было суждено стать пристанищем для него и его семьи. Первое исполнение партитуры прошло под управлением Вальтера Дамроша, вторым руководил Густав Малер, возглавлявший в то время Нью-Йоркский филармонический оркестр. Концерт наследует традициям XIX-го века: с одной стороны, в нем – виртуозный блеск, восходящий к сочинениям Ференца Листа и Антона Рубинштейна, с другой – стремление вслед за Брамсом «симфонизировать» жанр, свидетельством тому – развитые оркестровые соло и многочисленные тематические связи, пронизывающие части партитуры и придающие ей большую цельность.
Также в этот вечер прозвучит Симфония № 15 (1971) Дмитрия Шостаковича – последнее симфоническое сочинение композитора, которое называют одним из самых загадочных в его наследии. В годы, предшествовавшие созданию партитуры, здоровье музыканта ухудшилось, значительное время он проводил под присмотром врачей, в больнице им была написана и первая часть симфонии. Это обстоятельство в сочетании со множеством рассыпанных по страницам сочинения автоцитат, придает ему одновременно и черты автобиографичности, и характер итога. Здесь же звучат и цитаты из «Вильгельма Телля» Россини, «Кольца нибелунга» и «Тристана и Изольды» Вагнера и многих других сочинений – и предложить однозначное, исчерпывающее объяснение этому вряд ли возможно. Известны слова композитора, адресованные его другу Исааку Гликману: «Я сам не знаю, зачем эти цитаты, но я не мог не сделать эти цитаты, не мог». Часто применительно к Шостаковичу говорят об «эзоповом языке», спрятанном в его музыке втором смысле. Так и здесь его реплики о желании написать «веселенькую симфонию» и характеристика «игрушечный магазин», данная им первой части, кажется, отражают лишь внешний слой сложного образного строя произведения. В глубине же чуткий слушатель обнаруживает и гротеск, и величественный реквием (Иосиф Райскин пишет о второй части как о «самооплакивании», соединенном с «общим всенародным горем»), и Danse macabre – «пляску смерти», протягивающую линии к симфониям Малера и самого Шостаковича.