Петр Лаул: «Все стали походить друг на друга. Пространство для индивидуального маневра в музыке начинает сужаться»

Пианист c мировой известностью Петр Лаул с прессой общается не особенно-то и часто. Он, как, впрочем, и многие из его коллег, музыку предпочитает исполнять, а не рассуждать о ней. Однако рассказать о Бахе, Шуберте и Рахманинове в рамках проекта «Лекции перед концертом» в подвалах Филармонии им. Д.Д. Шостаковича он согласился. Формат для него был непривычный, о чем он сразу предупредил публику, но волнение не помешало музыканту поведать о своих предпочтениях среди композиторов, преподавании в Санкт-Петербургской консерватории, кухне проведения конкурсов и о многом другом. На встрече присутствовала и наш корреспондент.

Внук «знаменосца» Шостаковича

– Петр, расскажите, с чего началась ваша музыкальная карьера?

– В моей семье все были музыкантами. Отец – композитор, профессор консерватории, мать преподавала музыкальные предметы, а ее отец, мой дедушка Александр Наумович Должанский, был выдающимся советским музыковедом. Он был тесно связан с Шостаковичем, писал о нем и его творчестве. В 1948 году мой дед встал на сторону преследуемого властями Шостаковича, и одновременно с Шостаковичем его выгнали из консерватории со страшным клеймом «знаменосец» Шостаковича в Ленинграде».

РЕКЛАМА

(Напомним, что в 1947 году Дмитрий Шостакович был избран председателем Ленинградского отделения Союза композиторов, а также членом Верховного Совета РСФСР. Но уже в 1948 году в Ленинграде активно разворачивается кампания против формализма, «формалистических тенденций» (то есть непривычных, сложных форм и гармоний) в музыке. В творчестве Шостаковича «непривычные, сложные формы» были легко найдены, и он потерял должность педагога. – «Эксперт С-З»).

Так мой дед был вынужден десять лет читать лекции о музыке для рабочих Кировского завода.

Очень жалею, что мне не довелось с ним пообщаться, так как он безвременно умер. Хотя дом, в котором он жил, это и мой дом. Там сохранилась вся его библиотека. Жена деда была пианисткой, моя сестра пианистка тоже. Поэтому деться от карьеры музыканта мне просто было некуда. Кроме того, мой отец постоянно слушал музыку – ставил пластинки. И где-то, по рассказам родителей, в полтора года я начал различать композиторов. Тогда отец придумал для меня нечто похожее на викторину. И ставил он мне не только «Кармен» Бизе, но и сложные вещи – «Историю солдата» Стравинского и Девятую симфонию Брукнера.

Заметив мои способности, родители хотели меня отдать учиться «на скрипку», но ничего из этой затеи, слава богу, не вышло. Мне было четыре года. Я просто не понимал, что от меня просит преподаватель. В пять лет меня начали учить играть на рояле, и следующие семь лет я учился в районной школе Кировского района. Надо отметить, что музыкантом на тот момент я быть хотел, а вот заниматься не хотел категорически. Педагоги со мной боролись! Тем не менее, первые навыки получил. Позже я пошел учиться к профессору Сандлеру, который тогда только начинал свою педагогическую деятельность. Он меня очень увлек и заинтересовал профессией пианиста. После него я не учился ни у каких преподавателей. Сейчас Сандлер стал известным профессором, у него и Мирослав Култышев учился, и многие другие. Но я был первым из так называемых играющих его учеников.

– Как вы воспринимаете концертную музыку, когда находитесь в зале? Трудно ли абстрагироваться, если вы считаете, что то или иное произведение не исполняется на должном уровне? Многое ли из исполняемого вы слышите впервые?

– Я не буду притворяться, что знаю большую часть мирового классического репертуара. Конечно, множество произведений я вообще никогда не слышал. Вот, например, недавно был на открытии сезона в Большом зале Филармонии, где звучала Десятая симфония Шостаковича, которую знаю с юности. Но я никогда не слышал ее в концертном зале. Для меня это был совершенно новый опыт познания музыкального материала. Ничто не сможет сравниться с подлинным звучанием в концертном исполнении, когда на твоих глазах происходит рождение музыки. Жаль, что у меня не так много времени ходить на концерты.

Неудобный Бетховен

– Что вы больше всего сами любите исполнять?

– Больше всего я люблю играть Шуберта. Хотя у меня есть еще несколько авторов, с которыми я люблю «радостно встречаться», – это и Бах, и Бетховен, и Шуман. Большая часть немецкой музыки. А также Скрябин. Кроме того, я люблю композиторов, которых невозможно играть на рояле – это Малер, Брукнер, Вагнер. Что касается Шостаковича – то это, конечно, уже семейная история.

– Вы сказали о предпочтительных авторах. А какая музыка для вас сложна? Кто из композиторов не входит в ваш репертуар?

– Иногда бывает такое, что кто предпочтительнее, тот и сложнее. Скажем, Бетховен. Я очень люблю его исполнять, но это предельно нелегко. В каком-то смысле его музыка требует от меня очень большой концентрации. Я бы его назвал не слишком удобным для исполнения. Трудные отношения у меня с Прокофьевым. Это для меня как иностранный язык. И мне нужно гораздо больше времени для разучивания Прокофьева, чем для разучивания кого-либо еще.

– Какие исполнители вам близки?

– Дирижер Фуртвенглер, пианист Шнабель. Мне близко их отношение к музыке. К экспрессии в музыке. Я чувствую, что музыка для них – это единый свободный поток, бесконечное дыхание, а не просто набор нот и тактовых черт.

Стилевая разноголосица

– Вы как-то сказали, что ваши студенты иногда боятся Моцарта и Бетховена, считая их «пыльными композиторами». Как вы их убеждаете, что классика никогда не устаревает? И убеждаете ли?

– Что касается студентов, то в моей практике было всего два раза, когда кто-то не хотел исполнять «пыльных композиторов». Я стремлюсь разъяснить, в чем особенность того или иного композитора, пытаюсь вдохнуть в их творчество жизнь, рассказать что-то интересное из их биографии. Так или иначе, но ведь и Моцарта, и Бетховена можно назвать современными композиторами, потому что они пишут музыку обо всем том, что происходит с нами и сегодня. Только на немного другом языке, присущем их эпохе. Мысли, идеи при этом совершенно не изменились: радость, любовь, свет, боль, отчаяние, утрата, ложь… Разве этого нет сегодня? Это было у них, это есть сегодня у нас. «Пыли» тут нет никакой.

– Хорошо. А каково ваше отношение к композиторам современности?

– Честно могу признаться, я не очень понимаю современную музыку. Но мне приходится так или иначе с ней сталкиваться, особенно во Франции. Когда проводят музыкальные фестивали во Франции, то современная музыка является обязательным элементом. Это как обязательное блюдо в меню. То есть каждый уважающий себя фестиваль обязан иметь мировую премьеру. Композиторы во Франции живут очень неплохо – ездят с фестиваля на фестиваль и пишут мировые премьеры. Правда, после этих мировых премьер, за редким исключением, те произведения больше никогда не исполняются.

Словом, я не могу составить себе представление о том, что сегодня представляет современная музыка. Я придерживаюсь мнения, что это все стилевая разноголосица. Сейчас все пишут про все. Но я подозреваю, что много хорошего не слышал. Также я верю в то, что я просто недопонимаю. Немного завидую пианисту Рихтеру, у которого «под рукой» были Шостакович и Прокофьев. Таких композиторов сейчас точно нет.

– С чем это связано, как вы думаете?

– Трудно сказать, слишком философский вопрос. Пожалуй, я к нему не готов. Это ведь так же, как и в литературе: почему сейчас Толстого нет? Не то время, не те идеалы… Хотя есть несколько молодых композиторов, которых мне очень хвалят, просто я пока их не слышал. Например, Настасью Хрущеву, ученицу Сергея Слонимского. Есть еще Николай Можара. Жаль, что не всегда есть и время, чтобы познакомиться с новым.

– Вы активно выступаете. Афиши с вашим именем не редкость. А каковы ваши дальнейшие планы? Новые проекты?

– Много не скажу, но некоторыми планами поделюсь. В будущем году в семи концертах хочу сыграть «32 сонаты для фортепиано» Бетховена в Малом зале Филармонии. Этот проект – настоящая авантюра. Дело в том, что я как-то раз своему другу сказал, что было бы интересно сделать что-то большое, например, исполнить все 32 сонаты Бетховена. Он на следующий день пошел в филармоническое общество и сказал: «Лаул хочет 32 сонаты сыграть!» На что ему радостно ответили: «О, это прекрасно!» Ну и все. Я об этом узнал уже постфактум. Теперь обратный ход давать невозможно. Мне нравится в этой задумке рискованность приключения. Я такое люблю.

(«32 сонаты для фортепиано» известны по классической записи на 16 виниловых пластинках в исполнении Святослава Рихтера. – «Эксперт С-З»).

– Некоторые музыканты играют по нотам, некоторые наизусть. Вам какой «стиль» ближе?

– Я в целом не вижу никакой проблемы – играть по нотам или наизусть. Кому как удобно. Рихтер играл по нотам! Но там была прозаичная причина – он в какой-то момент начал сомневаться, помнит ли он партитуру. Иногда даже сам факт присутствия нот на пюпитре, даже если ты в них не заглядываешь, музыканту придает уверенности. Но я как-то привык играть без нот. Беру ноты только при исполнении камерных вещей.

«Не слишком громко, не слишком тихо…»

– Когда в зале звучит Nokia tune или пресловутая фраза: «Але, я сейчас на концерте, я тебе перезвоню», которую произносят почему-то не перед концертом, а во время, как реагировать на это исполнителю, как вернуть себя обратно в прежнее состояние? Для вас это проблема?

– Ну, Nokia tune немного отходит на задний план, уже звучат новые мелодии… Это неизбежно, хотя надо сказать, что на западе этого не происходит совершенно. Фраза: «Я сейчас на концерте, я тебе перезвоню» – просто наши люди любят общаться, не могут оторваться… Тут могут быть две линии поведения: или реагировать на это демонстративно (уходить со сцены или начинать вплетать Nokia tune в исполняемую музыку, чтобы всем стало стыдно). Или просто не замечать. Конечно, вторая линия по отношению к музыке, по крайней мере, более честная. Мне рассказывали историю про пианиста Григория Соколова. Он как-то раз в Германии играл свой сольный концерт, и вдруг в зале включилась пожарная сирена. Оглушительная. Настоящий корабельный ревун. И он не остановился! Все пятнадцать минут, пока она ревела, он играл. И, наверное, это правильно, ведь можно, конечно, остановиться и начать снова, но это уже будет не с того места, не в том настроении. Мой учитель Сандлер играл этюды Дебюсси. И перед последним этюдом у него у самого вдруг зазвонил телефон. Согласитесь, хуже случая не придумаешь! Сандлер остановился, стал ждать. И все стали ждать. Довольно долго. А телефон, к ужасу собравшихся, «исполнял» «Лебединое озеро». Потом он снова приступил к игре, но что-то неуловимое потерял. Закончил уже не в том настроении. «Прозвучал» уже не так, как должен был «прозвучать». У меня у самого был случай с «Рапсодией на тему Паганини» Рахманинова. Когда в зале во время исполнения единственного большого лирического соло в этой вещи стал звонить мобильный телефон, а за сценой в то же самое время стал звонить телефон стационарный. И звонил он секунду выше от тональности. Я так растерялся, что и сам в мелодии взял не ту ноту. Но что поделаешь? Пережил.

– Как вы относитесь к музыкальным конкурсам пианистов?

– Я не очень много участвовал в конкурсах сам. У меня было семь конкурсов в жизни. На трех из них мне удалось чего-то добиться. В принципе, конкурсы, с одной стороны, это необходимое зло, потому что без этого очень трудно пробиться на концертную сцену; приходится где-то участвовать. С другой – это всегда лотерея, потому что один и тот же пианист, сыграв одним и тем же образом, – на одном конкурсе может не пройти во второй тур, а на другом – получить первую премию. От качества игры это не зависит, а зависит от каких-то других обстоятельств. Кроме того, у меня к конкурсам та претензия, что сейчас исполнитель не может быть сравним с исполнителем старых времен. Все стали походить друг на друга. Пространство для какого-то индивидуального маневра в музыке начинает сужаться. Если, слушая записи Рихтера, можно было себе представлять целые вселенные, то теперь этого нет. Все это – следствие конкурсной системы. Конкурсантам говорят: нужно играть усредненно, чтобы никого из членов жюри не раздражать. Не слишком громко, не слишком тихо, не слишком быстро, не слишком медленно… Это вред для искусства. Но жизнь такова, и мои ученики тоже участвуют в конкурсах…

«Эксперт Северо-Запад» №7 (696)