Музыку москвича начала ХХ века Александра Скрябина в Петербурге играют до странного мало. Удивительно, что до сих пор ее не баловали вниманием и на мировых сценах. Возникает впечатление, будто ее до сих пор не могут классифицировать, определиться со стилевыми константами, найти место в композиторской табели о рангах, хотя со дня смерти ее автора прошло уже больше ста лет. И в звукозаписывающей индустрии давно не было вестей о том, что кто-то из пианистов планирует эту музыку записать. Между тем она представляет большой корпус разножанровых сочинений от мазурок и этюдов до сонат и поэм и даже фортепианного концерта.

Музыка Скрябина предельно самобытна, а в позднем периоде его творчества и вовсе представляет собой выход в новую звуковую галактику. Для российских исполнителей существует немалое подспорье в виде мощного блока музыковедческих трудов, работ по эстетике и философии творчества Скрябина, творившего в направлении «русского космизма». В музыке композитора «Божественной поэмы» есть все, что должно привлекать амбициозного пианиста XXI века: фактурное богатство, техническая виртуозность, ритмическая прихотливость, гармоническая роскошь и умение создать неповторимую композиционную форму. Когда-то сочинения Скрябина входили в репертуар большинства уважавших себя пианистов, среди которых были Нейгауз и Софроницкий, Гилельс и Оборин, которые видели в ней альтернативу классицистским Бетховену и Гайдну, возможность выйти за границы земных страданий, испытать иные ощущения.

Драматургия концерта складывалась поначалу вполне предсказуемо, открывшись леворучным сочинением, появившимся в тот период, когда композитор переиграл руку. В сочинении еще чувствовалось плавное вхождение в иную реальность пианиста, грезившего о трансформации тела и духа, готовившего себя и свое окружение к «Предварительному действу», которое должно было развернуться на берегах Ганга.

Петербуржец Петр Лаул, сын видного музыковеда Рейна Лаула (урожденного эстонца, перебравшегося в 1958-м сначала на учебу, а потом и на работу в Ленинградскую-Петербургскую консевраторию), решил представить на суд публики цикл программ из всех сочинений для фортепиано Александра Скрябина. В первую из них вошли мазурки op. 3, экспромты, Вторая соната, Фантазия, прелюдия и ноктюрн для левой руки.

Но с каждой новой пьесой солист словно набирал скорость, чтобы оторваться от земли и взлететь в мир вечной фантазии. Так промчался большой цикл из двадцати четырех прелюдий, в которых нельзя было не услышать плотной родственной связи русского композитора с польско-французским ДНК Фридерика Шопена, что стало неотъемлемой частью стилистического фундамента Скрябина.

Но вместе с этим чувствовалась все нарастающая суета, лишавшая музыку высокохудожественного надмирного покоя. Технической прочности игре Лаула было не занимать, все ноты выучены назубок, но солист словно куда-то спешил. Так интенсивно проживал свою жизнь и Скрябин, погибший в итоге от сепсиса.

Во Второй сонате слышался еще один источник скрябинского вдохновения – жанровые модели Ференца Листа с его сильным демоническим началом. Десять мазурок пронеслись в призрачном эльфийском вихре. И, наконец, началось так называемое третье отделение – часть необязательная, вызываемая, как правило, температурой оваций. А слушатели в тот вечер не могли остаться равнодушными ни к технике, ни к темпераменту. Пианист то ли спешил поскорее отыграть программу, то ли взахлеб пролистывал любимые ноты, как не терпится читать любимые стихи любимым людям. Возможно, у Петра Лаула было и желание показать движение от романтической многословности к постромантической символистской метафоричности, выразившейся в миниатюрах, которые не заканчиваются, а обрываются, формируя открытое пространство.

Третье отделение прошло в отсутствие всякой суеты, чего так не хватало на протяжении всего концерта. Мерцающие, фантастически переливающиеся звуковые кристаллы «Загадки», порывистое «Желание», огненное сияние кометы в «Поэме» ор. 32 № 2 и магия «Хрупкости», наконец, вновь шопеновские реминисценции в революционном «Этюде» ор. 8 № 12 напоминали о сиянии драгоценных камней в ювелирном искусстве. Напомнило это отделение и о «фигуре отсутствия» в петербургской Филармонии на протяжении уже второго сезона – пианисте Григории Соколове, ни один концерт которого не обходился без феноменального третьего отделения. Спасибо Лаулу и Скрябину за то, что об этом исполнителе напомнили и заставили ждать его еще сильнее.

Владимир Дудин