Пресса

Русское музыкальное искусство в расширенной версии от Александра Дмитриева и Академического симфонического оркестра Санкт-Петербургской филармонии

В мире, где термин «маэстро» стремительно превращается в манерный шаблон (ибо современные дирижёры предпочитают строить с оркестрами скоротечные отношения на расстоянии), большим событием является возможность увидеть воочию опытного дирижёра, который сотрудничает с одним и тем же оркестром на протяжении более чем 40 лет — именно столько лет Александр Дмитриев руководит Академическим симфоническим оркестром Санкт-Петербургской филармонии. Сегодняшнее выступление — это отнюдь не результат однократной дневной репетиции. 

Если и существует такое явление, как «русский» звук, то нет сомнения в том, что именно его культивировал все эти годы Дмитриев внутри своего коллектива. Игра струнных с их неприукрашенным и заострённым звучанием отличалась дисциплиной, внушающей благоговение. Строго упорядоченные виолончели и контрабасы, в игре которых каждая нота всегда исполняется бескомпромиссно, но при этом никогда не теряет чистоты, производили особенно сильное впечатление. Группа медных духовых выводила свою партию с экзотическим оттенком смелости, а яркие деревянные духовые звучали непринуждённо и решительно. Одно только своеобразие общего характера этого оркестра уже оставило неизгладимое впечатление.

По счастливому стечению обстоятельств оказалось, что мощная и открытая акустика Кадоган-Холла как нельзя лучше соответствует заострённым оркестровым атакам, характерным для увертюры-фантазии Чайковского «Ромео и Джульетта». Вот и тема любви расцвела пышным цветом, повинуясь взмахам дирижёрской палочки Дмитриева, при этом какая бы то ни было сентиментальность исключалась благодаря строжайшей дисциплине и чёткости в игре оркестра. Финальная «сцена смерти», в которой тон задают литавры, — ещё до того, как снова возникла напоминающая хорал вводная тема, — прозвучала во всю мощь и получилась скорее фатальной, нежели пугающей.

Возможно, Четвертый фортепианный концерт Рахманинова и не является самым популярным произведением исполнительского репертуара (композитор сам высказывал целый ряд сомнений относительно этой вещи), но в качестве исполнения не было никаких сомнений. Мучительно повторяющееся Largo опытный Питер Донохоу исполнил с большой теплотой, однако самый яркий момент ожидал нас в Allegro vivace, которое началось совершенно внезапно после едва заметной паузы. Виртуозное мастерство пианиста было под стать блестящей работе оркестра; в этом слиянии рождалась безупречная «химия», связывавшая отдельные эпизоды в единое целое.

Эти впечатляющие выступления задали тон, подготовив почву для «Патетической» симфонии Чайковского. Если начало симфонии выглядело безнадёжно неуверенным из-за альтов, которые всё ещё нащупывали путь к абсолютной слитности и звучанию, достойному этого шедевра, напоминающего внутренний диалог, то к началу лирической побочной темы машина Дмитриева снова набрала полную мощность. Даже при исполнении наиболее лирических мелодий Дмитриев не стремился подчеркнуть приземлённость сиюминутных радостей и тепла — над всем господствовала холодная абсолютная красота, и даже единичные «ляпы» медных воспринимались как часть общей атмосферы крушения, которая, видимо, возникала в жизни композитора в период, когда создавалось это произведение с непростой историей. Обычно Allegro molto vivace вызывает аплодисменты, но в тот вечер заключительные такты этой части несли в себе скорее элемент страха, чем восторга: такое впечатление было вызвано неистовым исполнением группы ударных и контрабасов. И всё это достигалось едва заметным движением руки дирижёра. Нелегко дались публике аплодисменты и после Adagio lamentoso. Рукоплескания, вызванные погружением в глубины мира Чайковского, ни в коей мере не были продиктованы чувством восхищения или даже облегчения. Если сравнить впечатления от исполнений, слышанных мной в записи и вживую, можно сказать, что именно такой мощи требует исполнение данной симфонии.

После первых аплодисментов Дмитриев решил вслед за симфонией исполнить на бис Вторую часть Третьей оркестровой сюиты И.-С. Баха (ре мажор), что показало: Чайковский был не единственным в этом зале русским, чувствующим подлинность музыкального повествования. Струнные играли со вновь обретённым вибрато и нежностью (в своих заметках я написал: «Они умеют играть и красиво тоже? ДА! Выразительно? ДА!»), и публика впервые за этот вечер смогла почувствовать, как её захлёстывает волна утешения. Последовавший за этим Венгерский танец №1 Брамса можно было и не исполнять, однако и он ничуть не уменьшил количество улыбок, уже вспыхнувших в разных концах зала.

Суммируя впечатление от всех номеров программы этого вечера, можно добавить, что рубато везде были сведены к минимуму, а в выборе темпов не было эксцентричности. Дмитриев продемонстрировал, что можно не пытаться предлагать свою интерпретацию, но при этом сделать выступление превосходным: достаточно лишь дисциплины и силы звучания. И если Санкт-Петербургский симфонический оркестр считается в этом городе только третьим по своей известности, публика поняла, что может сделать настоящий маэстро — и кого считать таковым.

Чон-Чжин Хё (Young-Jin Hur)

Кадоган-Холл, Лондон

Большой зал:
191186, Санкт-Петербург, Михайловская ул., 2
+7 (812) 240-01-80, +7 (812) 240-01-00
Малый зал:
191011, Санкт-Петербург, Невский пр., 30
+7 (812) 240-01-70
Напишите нам:
Часы работы кассы: с 11:00 до 20:00 (в дни концертов до 20:30)
Перерыв с 15:00 до 16:00
Вопросы направляйте на ticket@philharmonia.spb.ru
Часы работы кассы: с 11:00 до 19:00 (в дни концертов до 19:30)
Перерыв с 15:00 до 16:00
Вопросы направляйте на ticket@philharmonia.spb.ru
© 2000—2024
«Санкт-Петербургская филармония им. Д.Д.Шостаковича»