Пресса

Заслуженный коллектив России показал свою бархатную мощь в Карнеги-Холле

Николай Алексеев за пультом Заслуженного коллектива России академического симфонического оркестра в Карнеги-Холл. 12 июня 2015 г. Фотография: Meells Vind.

В пятницу Заслуженный коллектив России исполнил великие симфонии русских композиторов для отзывчивой и увлечённой публики Карнеги-Холла. Эта аудитория, в некотором роде, стала главным «экспонатом» концерта.

Двенадцатое июня с 1992 года в России — национальный праздник. В этом году, отстаивая национальную гордость, русские сделали его международным, и концерт в Карнеги-Холле стал одним из культурных элементов неизбежно квази-пропагандистских торжеств внезапно расцветшего русского реваншизма.

Не то чтобы в трактовке музыки как пропаганды было что-то плохое. Вся музыка — это в некоем роде пропаганда лучших личных качеств композитора или исполнителя. Пропаганда сделала известным на Западе Святослава Рихтера, а во всём мире — Диззи Гиллеспи. В пятницу звучание Четвёртой симфонии Чайковского и Пятой Шостаковича стало весомым аргументом в пользу значимости русской музыкальной культуры.

Сочинения композиторов были прекрасно исполнены подлинно исключительным оркестром. Заслуженный коллектив России обладает красочным звучанием, а его оркестранты действительно неравнодушны к тому, что они играют. Коллектив выступил под управлением заместителя художественного руководителя филармонии Николая Алексеева — благожелательного и полностью погружённого в музыку.

Алексеев формировал максимально легатное звучание, позволял возникнуть некоему подобию хаоса в самых динамичных моментах каждой симфонии. И в них обеих такое прочтение было не просто уместным, но чрезвычайно выразительным.

После взрыва мотива судьбы у меди в начальных тактах Четвёртой симфонии сияющее звучание струнной группы оркестра ритмичным вступлением захватило внимание публики. Струнные распространяли бархатную мглу, такую же сладострастную и густую как, одновременно, Мел Торме и глубочайшие морские воды, омывающие Сан-Франциско.

Остальные группы оркестра были столь же превосходны, напоминая об эволюции оркестрового исполнительства, прошедшей в России со времён «холодной войны». Деревянные духовые обладали блестящей фразировкой и экспрессией, а медь была одновременно мощной и мягкой, способной передать самые оригинальные краски.

Симфония Чайковского была исполнена сверхъестественно экспрессивно и качественно. Прочтение было предельно великолепно: ясная трактовка и богатейший звук проникли к самому сердцу, уподобившись великим оркестровым записям, ещё с пластинок, транслируемых вечером по радио. Одна волна звучания усиливала другую, наполняя вечернюю тишину воображения теплом и дружественностью.

Заметно было, что эту страстную симфонию музыканты играют с лиризмом, позволяя музыке органично расти и раскрываться. Публика отвечала бурными аплодисментами между частями — которые, казалось, слегка смущали Алексеева — и исступлением по окончании симфонии.

Зал повторил овации и после первой части симфонии Шостаковича, пока дирижёр жестом не заставил публику смолкнуть — он хотел, чтобы каждая часть переходила в последующую без перерыва. Шостакович был исполнен так же сильно и ярко. Так, многие ключевые детали были сыграны с исключительным вниманием и значительностью. Флейтовое соло в начале жуткой коды первой части было бы и так достаточно ясным, но аккомпанемент был настолько контролируем и подчинён, что музыка буквально «пробрала до костей». Во второй части оркестр прозвучал по-малеровски, а линии в третьей части были сыграны головокружительно деликатно. В целом можно сказать, что коллектив запечатлел важнейшие оркестровые идеи Шостаковича.

Финал был ошеломляющим и беспокойным, как и должно. Эта симфония стала реабилитацией для Шостаковича после политического фиаско «Леди Макбет Мценского уезда», поэтому последняя часть выражает триумф. Но сила минорных аккордов и уход от развязки ясно говорит, что финальный триумф — апофеоз вовсе не добра. Тем не менее по окончании симфонии публика взревела от восторга и вскочила со своих мест. В этот момент загадка Шостаковича стала понятна — он создал эту пьесу, чтобы изобразить мощь пропаганды. И идея эта заслуживает блестящего прочтения, подобного представленному петербуржцами.

В качестве биса прозвучал ехидный вальс из третьего акта «Условно убитого» Шостаковича. Это отличная маленькая пьеска, равно серьёзная и провокационная, подтрунивающая над жанром и любящая его. Это могла бы быть идеальная тема для Эрни Ковакса.

В пятницу Заслуженный коллектив России исполнил великие симфонии русских композиторов для отзывчивой и увлечённой публики Карнеги-Холла. Эта аудитория, в некотором роде, стала главным «экспонатом» концерта.

 

Двенадцатое июня с 1992 года в России — национальный праздник. В этом году, отстаивая национальную гордость, русские сделали его международным, и концерт в Карнеги-Холле стал одним из культурных элементов неизбежно квази-пропагандистских торжеств внезапно расцветшего русского реваншизма.

Не то чтобы в трактовке музыки как пропаганды было что-то плохое. Вся музыка — это в некоем роде пропаганда лучших личных качеств композитора или исполнителя. Пропаганда сделала известным на Западе Святослава Рихтера, а во всём мире — Диззи Гиллеспи. В пятницу звучание Четвёртой симфонии Чайковского и Пятой Шостаковича стало весомым аргументом в пользу значимости русской музыкальной культуры.

Сочинения композиторов были прекрасно исполнены подлинно исключительным оркестром. Заслуженный коллектив России обладает красочным звучанием, а его оркестранты действительно неравнодушны к тому, что они играют. Коллектив выступил под управлением заместителя художественного руководителя филармонии Николая Алексеева — благожелательного и полностью погружённого в музыку.

Алексеев формировал максимально легатное звучание, позволял возникнуть некоему подобию хаоса в самых динамичных моментах каждой симфонии. И в них обеих такое прочтение было не просто уместным, но чрезвычайно выразительным.

После взрыва мотива судьбы у меди в начальных тактах Четвёртой симфонии сияющее звучание струнной группы оркестра ритмичным вступлением захватило внимание публики. Струнные распространяли бархатную мглу, такую же сладострастную и густую как, одновременно, Мел Торме и глубочайшие морские воды, омывающие Сан-Франциско.

Остальные группы оркестра были столь же превосходны, напоминая об эволюции оркестрового исполнительства, прошедшей в России со времён «холодной войны». Деревянные духовые обладали блестящей фразировкой и экспрессией, а медь была одновременно мощной и мягкой, способной передать самые оригинальные краски.

Симфония Чайковского была исполнена сверхъестественно экспрессивно и качественно. Прочтение было предельно великолепно: ясная трактовка и богатейший звук проникли к самому сердцу, уподобившись великим оркестровым записям, ещё с пластинок, транслируемых вечером по радио. Одна волна звучания усиливала другую, наполняя вечернюю тишину воображения теплом и дружественностью.

Заметно было, что эту страстную симфонию музыканты играют с лиризмом, позволяя музыке органично расти и раскрываться. Публика отвечала бурными аплодисментами между частями — которые, казалось, слегка смущали Алексеева — и исступлением по окончании симфонии.

Зал повторил овации и после первой части симфонии Шостаковича, пока дирижёр жестом не заставил публику смолкнуть — он хотел, чтобы каждая часть переходила в последующую без перерыва. Шостакович был исполнен так же сильно и ярко. Так, многие ключевые детали были сыграны с исключительным вниманием и значительностью. Флейтовое соло в начале жуткой коды первой части было бы и так достаточно ясным, но аккомпанемент был настолько контролируем и подчинён, что музыка буквально «пробрала до костей». Во второй части оркестр прозвучал по-малеровски, а линии в третьей части были сыграны головокружительно деликатно. В целом можно сказать, что коллектив запечатлел важнейшие оркестровые идеи Шостаковича.

Финал был ошеломляющим и беспокойным, как и должно. Эта симфония стала реабилитацией для Шостаковича после политического фиаско «Леди Макбет Мценского уезда», поэтому последняя часть выражает триумф. Но сила минорных аккордов и уход от развязки ясно говорит, что финальный триумф — апофеоз вовсе не добра. Тем не менее по окончании симфонии публика взревела от восторга и вскочила со своих мест. В этот момент загадка Шостаковича стала понятна — он создал эту пьесу, чтобы изобразить мощь пропаганды. И идея эта заслуживает блестящего прочтения, подобного представленному петербуржцами.

В качестве биса прозвучал ехидный вальс из третьего акта «Условно убитого» Шостаковича. Это отличная маленькая пьеска, равно серьёзная и провокационная, подтрунивающая над жанром и любящая его. Это могла бы быть идеальная тема для Эрни Ковакса.

George Grella

Большой зал:
191186, Санкт-Петербург, Михайловская ул., 2
+7 (812) 240-01-80, +7 (812) 240-01-00
Малый зал:
191011, Санкт-Петербург, Невский пр., 30
+7 (812) 240-01-70
Напишите нам:
Часы работы кассы: с 11:00 до 20:00 (в дни концертов до 20:30)
Перерыв с 15:00 до 16:00
Вопросы направляйте на ticket@philharmonia.spb.ru
Часы работы кассы: с 11:00 до 19:00 (в дни концертов до 19:30)
Перерыв с 15:00 до 16:00
Вопросы направляйте на ticket@philharmonia.spb.ru
© 2000—2024
«Санкт-Петербургская филармония им. Д.Д.Шостаковича»