Певица оказалась под таким огромным впечатлением от своего петербургского дебюта в июне в Малом зале Филармонии – от приема публики, от города, – что решила не откладывать надолго свой второй приезд. Тогда организаторы как будто не рассчитали, с каким явлением имеют дело, определив концерт Джойс ди Донато в Малый зал. Хотя его пестрая программа с условным названием «От барокко до ХХ века» вписалась туда идеально.

Живущая в неустанном диалоге с миром, Джойс ди Донато устроила тогда «сеанс связи» с публикой, периодически поясняя не музыкой, а своими словами драматургию программы, повороты сюжетов романсов и песен, делясь впечатлениями от только что пережитого американского локдауна. Тот июньский концерт стал для нее первым живым офлайн-проектом после паузы закрытых залов. Дебютную петербургскую программу она назвала «В моем уединении», куда включила музыку Гайдна, Генделя, Эллингтона и много кого еще.

Прозвучали там и песни Малера на стихи Рюккерта, которые стали для российских слушателей словно бы отправной точкой на пути к «Зимнему пути» Шуберта. Джойс мгновенно убедила публику, как виртуозно тонко и глубоко может она исполнять камерно-вокальную музыку, сотканную из нюансов, подтекстов и ассоциаций. «Зимний путь» безупречно прозвучал бы, конечно, в Малом зале Филармонии, но на сей раз менеджмент побеспокоился и пустил певицу с тем же пианистом в свой главный храм – Большой зал, который оказался забит до отказа.

Вокальный цикл Шуберта на стихи Мюллера певица, по ее словам, приняла не сразу, понадобилось время, чтобы случилось озарение. «Свет» включился, когда она, в очередной раз вчитываясь в стихи, наткнулась на фразу «Девушка говорила о любви» в первой песне цикла «Спокойно спи». Исполнявшая Шарлотту в опере «Вертер» Массне, написанной по «Страданиям юного Вертера» Гете, Джойс ди Донато мгновенно соединила в памяти и воображении эти образы, решив попробовать пропеть песни Шуберта с точки зрения той незнакомки, которую на  протяжении всех двадцати четырех номеров вспоминал юноша, уходивший в зимний путь. Певица во многом права, когда утверждает, что большинство интерпретаций этого вокального цикла ведутся от лица юноши, что абсолютно логично. И даже многочисленные исполнения «Зимнего пути» ее коллегами по цеху – непосредственно меццо-сопрано и контральто, среди которых и Натали Штуцман, и Биргит Фассбендер, и Элис Кут, и другие, получаются ближе к образу романтического пылкого и нервного юноши.

Благодаря новому ракурсу двадцать четыре песни обрели иное измерение, усилив трагические коннотации. Они пролетают как двадцать четыре часа суток, за время которых лирический герой успевает вспомнить, переосмыслить, продумать все то, что уже случилось и вот-вот случится. В поэзии «Зимнего пути» – завышенная концентрация отчаяния, душевной боли, потери веры, надежды и любви.

В версии Джойс весь груз воспоминаний достается девушке, в руки которой попадает поэтический дневник возлюбленного, которого она не успела вовремя признать и принять, он и сам не успел ей во всем признаться. Джойс и пианист Крейг Терри начали цикл из темноты, высветив столик и фигурку девушки с заветным дневником. В этом виделся элемент театрализации: певица напомнила, что она – человек сцены. Сцена ее меняет, преображает, позволяя моделировать разные миры и психологические состояния.

«Все это похоже на психотерапию», – призналась Джойс ди Донато накануне на творческой встрече, организованной в арт-подвале Большого зала Филармонии. Как это часто бывает в случае с выдающимися интерпретаторами, за пением и персоной Джойс тянулся шлейф ассоциаций из ее огромного исполнительского багажа. Парадокс интонационной драматургии «Зимнего пути» строится на простодушии красивых и обаятельных мелодий и поэзии одиночества, депрессии, черной меланхолии. Притягивание потустороннего в этом цикле превышает допустимые нормы. В песне «Постоялый двор», написанной в мажоре, и вовсе чувствуется покорное приятие смерти: «На кладбище дорога опять ведет меня. «Мне здесь приют найдется», – подумал тотчас я».

Состояние столь эмоциональной певицы, как Джойс ди Донато, на протяжении этого цикла можно себе представить. В ее исполнении было намного больше интравертного, чем, скажем, у Йэна Бостриджа или Йонаса Кауфмана, исполнявших тот же цикл в этом зале с куда большей открытостью, выплескиванием эмоций. У ди Донато смысловое напряжение соединялось с пропеваемостью каждого слова, боязнью потерять мельчайший нюанс. В этом идеальным партнером певице служил пианист Крейг Терри, добивавшийся поразительных звуковых фактур. Они истаивали на трех пиано, призрачные и бесконечно красивые. Мягкость туше покоряла стремлением озвучить тишину.

Мудрая Джойс взяла на себя смелость нарушить негласное правило не исполнять бис после такого цикла, «в котором и так уже было все сказано», как заметила она в обращении к любимой петербургской публике. А решила она спеть знаменитую песню Рихарда Штрауса «Утро», развеяв мрачные мысли слушателей, согрев их лучами солнечной надежды.

Надежды на очередной визит Джойс в Петербург.

Владимир Дудин